В основу этой статьи положен текст лекций, прочитанных автором в Варшаве по приглашению Польской психиатрической ассоциации, в Цюрихском университете по приглашению Фонда Лиммата и в Мюнхене по приглашению фонда Карла Фридриха Сименса.
Каждая эпоха порождает особый невроз, а значит, и потребность в особом методе психотерапии.
В эпоху Фрейда причиной всех бед считалась сексуальная неудовлетворённость, а ныне нас уже волнует другая проблема — разочарование в жизни. Если во времена Адлера типичный пациент страдал от комплекса неполноценности, то в наши дни пациенты жалуются главным образом на чувство внутренней опустошённости, которое возникает от ощущения абсолютной бессмысленности жизни. Вот что я называю экзистенциальным вакуумом.
Приведу несколько строк из письма, которое я получил от одного американского студента. Он пишет: «Все мои знакомые в Америке, молодые люди моего возраста, тщетно силятся понять, зачем они живут на свете. Мой лучший друг недавно ушёл из жизни потому, что не видел в ней никакого смысла». Судя по моему опыту, — а я читал лекции в ста двадцати девяти американских университетах и имел возможность общаться с тамошними студентами, — эти строки очень точно отражают реальность и передают настроение и дух, царящие в среде американского студенчества.
Разочарование в жизни одолевает не только молодёжь, но и людей старшего поколения. Взять, к примеру, результаты опроса, проведённого Рольфом фон Экартсбергом среди выпускников Гарвардского университета. Спустя двадцать лет после защиты диплома многие из них жаловались на то, что жизнь кажется им совершенно бессмысленной, а ведь они сделали успешную карьеру, жили в достатке и производили впечатление вполне благополучных людей.
С каждым днём мы всё яснее видим, что ощущение бессмысленности жизни проникает повсюду. С этим уже соглашаются даже психоаналитики и марксисты. Совсем недавно участники международной конференции фрейдистов единодушно признали, что сейчас люди всё чаще обращаются к психоаналитикам с жалобами на то, что их жизнь утратила всякий смысл. Более того, они предполагают, что нередко пациенты нарочно затягивают курс психоанализа до бесконечности, поскольку психоаналитическая терапия, так сказать, faute de mieux становится для них единственным смыслом жизни.
Что касается марксистов, то мне вспоминается доктор Выметал, который в своё время был главным врачом психиатрической клиники при Оломоуцком университете в ЧССР. Изучив данные, опубликованные в Чехословакии и ГДР, он прямо заявил, что в коммунистических странах людям тоже знакомо чувство разочарования в жизни, и призвал выработать новые терапевтические методы для борьбы с этим явлением.
Стоит упомянуть и Клицке, американского профессора, который какое-то время работал в одном африканском университете и недавно в своей статье «Студенты в пробуждающейся Африке: опыт применения логотерапии в Танзании», опубликованной в «Американском журнале гуманистической психологии», заявил, что в странах третьего мира, по крайней мере в среде студенчества, тоже явственно ощущается экзистенциальный вакуум. Об этом же пишет и Джозеф Л. Филбрик в своей работе «Страноведческое исследование проблемы смысла жизни в свете теории Франкля».
Всякий раз, когда меня спрашивают, почему возникает этот экзистенциальный вакуум, я привожу такую краткую формулу: животные инстинкты не подсказывают человеку, что ему нужно, и традиции предков уже не учат его тому, что он должен делать. И вот, не зная, что ему нужно и как ему следует жить, человек зачастую не может понять, чего он, собственно, хочет. А значит, он либо хочет делать только то, что делают другие (то есть становится конформистом), либо сам делает только то, чего хотят — причём хотят от него — другие (то есть становится жертвой тоталитаризма).
Впрочем, это влечёт за собой и другие последствия, которые тоже нельзя упускать из виду и сбрасывать со счетов. Речь идёт о появлении особых невротических расстройств, которые я называю «ноогенными неврозами». В отличие от неврозов в узком смысле слова, представляющих собой по определению психогенные заболевания, ноогенные неврозы обусловлены не обычными психологическими комплексами и внутренними конфликтами, а муками совести, столкновением моральных принципов и, не в последнюю очередь, разочарованием в жизни, которое порой накладывает явственный отпечаток даже на сами невротические симптомы. Стараниями Джеймса К. Крамбо, руководителя психологической лаборатории в штате Миссисипи, на свет появился специальный тест для определения цели в жизни (сокращённо PIL от Purpose in Life-Test ). Первоначально этот метод тестирования был разработан с целью дифференциации ноогенных и психогенных неврозов в процессе диагностирования. Результаты компьютерного анализа полученных данных убедили Крамбо в том, что ноогенные неврозы относятся к новому типу заболеваний, которые не поддаются ни диагностике, ни лечению в рамках традиционной психиатрии.
О распространённости ноогенных неврозов можно судить по результатам статистических исследований, проведённых Нибауэром и Лукас в Вене, Фрэнком М. Бекли в Ворчестере (Массачусетс, США), Вернером в Лондоне, Лангеном и Фольгардом в Тюбингене, Прилем в Вюрцбурге, Попельским в Польше и Ниной Толл в Мидлтауне (Коннектикут, США). В ходе тестирования эти исследователи получили сходные данные, которые свидетельствуют о том, что около 20% невротических расстройств составляют ноогенные неврозы.
Самый точный тест для выявления разочарования в жизни, так называемый «Логотест», предназначенный не только для терапии, но и для профилактики, недавно разработала Элизабет Лукас (см.: Оценка эффективности логотерапии // Франкль В. Стремление к смыслу, Берн, 1972).
Согласно статистическим данным, среди основных причин смертности у американских студентов второе место — после дорожно-транспортных происшествий — занимает самоубийство, причём число покушений на самоубийство без летального исхода в пятнадцать раз превышает количество совершённых самоубийств.
Мне известны весьма показательные результаты опроса шестидесяти студентов Университета штата Айдахо, которые пытались покончить с собой. Этих студентов подробнейшим образом расспрашивали о мотивах самоубийства, и, как выяснилось, 85% опрошенных не видели в своей жизни никакого смысла. Примечательно, что 93% студентов, относящихся к этой категории, составляли психически и физически здоровые молодые люди, которые жили в хороших бытовых условиях, прекрасно ладили со своими родителями, занимались общественной деятельностью и отличались высокой успеваемостью. Во всяком случае, нельзя сказать, что они не могли удовлетворить свои потребности. Спрашивается, чем же тогда «оправдано» их стремление покончить с собой и какое свойство, заложенное в самой природе человека, побуждает к самоубийству тех, кто может удовлетворить свои основные житейские потребности. Такие покушения на самоубийство можно объяснить лишь тем, что человек по природе своей — если и не всегда, то, по крайней мере изначально, — стремится определить и выполнить своё предназначение в жизни. Вот что мы называем в рамках логотерапевтической теории мотивации «стремлением к смыслу». Наверное, кому-то покажется, что таким образом мы пытаемся облагородить, возвеличить человека. Когда я слышу такие разговоры, мне приходят на ум слова моего авиаинструктора из Калифорнии:
«Допустим, я лечу на восток при боковом северном ветре. Если я возьму курс прямо на восток, меня отнесёт ветром на юго-восток, но если я направлю самолёт на северо-восток, то я полечу именно на восток и приземлюсь в намеченной зоне». Разве не то же самое происходит в жизни с человеком? Если мы принимаем человека таким, каков он есть, мы портим его. Если же мы считаем его таким, каким мы бы хотели его видеть, то мы даём ему возможность стать тем, кем он способен быть. Такого мой авиаинструктор из Калифорнии, конечно, не говорил. Эта мысль принадлежит Гёте.
У всех на слуху так называемая «глубинная психология», та психология, которая претендует на звание «глубинной». Почему же тогда ничего не слышно о «высокой психологии», в которой учитывалось бы присущее человеку стремление к смыслу? Стремление к смыслу — это не бесплодное мечтание, не самообман, а скорее «самопрограммирование», как в Америке именуют прогноз, который не только предвосхищает, но и фактически предопределяет будущее. А ведь мы, врачи, сталкиваемся с этим явлением каждый день, каждый час, каждый раз, когда принимаем пациентов. Скажем, мы замеряем пациенту артериальное давление и видим, что верхнее давление у него составляет 160 мм рт. ст. Если мы назовём пациенту этот показатель, мы будем заведомо неправы, ведь после такого известия давление у него от волнения сразу подскочит до 180 мм рт. ст. Если же мы скажем пациенту, что давление у него практически в норме, мы не обманем его, нет, — просто он вздохнёт с облегчением и признается, что опасался инсульта, а теперь видит, что зря волновался. И вот, если мы после этого замерим ему давление, то может статься, что оно и впрямь окажется нормальным.
К тому же теорию стремления к смыслу, как выяснилось, можно полностью обосновать и сугубо эмпирическим способом. Вспомним хотя бы работы Крамбо, Махолика и Элизабет С. Лукас, которые разработали оригинальные тесты для определения психометрических параметров стремления к смыслу. Сейчас уже защищены десятки диссертаций, в которых — по большей части на основе данных, полученных с помощью этих тестов — доказывается правомерность логотерапевтической теории мотивации.
Здесь не место подробно разбирать эту тему, однако я не могу не упомянуть об исследованиях, проведённых учёными, которые не принадлежат к числу моих учеников. Так, отчёт Американского совета по образованию, составленный по результатам опроса 189 733 учащихся трёхсот шестидесяти университетов в США, не оставляет никаких сомнений в том, что людьми движет стремление к смыслу, — причём эта мотивация является ни больше, ни меньше как отличительной особенностью человека, — ведь 73,7% опрошенных студентов заявили, что стремятся «обрести такую идею, которая наполнит их жизнь смыслом». А по данным Национального института здравоохранения, в ходе опроса 7 948 учащихся сорока восьми высших учебных заведений большинство из них, точнее, 78% опрошенных заявили, что стремятся «найти смысл жизни».
Впрочем, этим стремлением руководствуется не только молодёжь, но и старшее поколение. Например, в Центре статистических исследований при Мичиганском университете был проведён опрос 1 533 рабочих, для того чтобы выяснить, что является для них критерием хорошей работы. Высокая заработная плата заняла лишь пятое место среди критериев, по которым опрошенные оценивали работу. В этом убедился на собственном опыте и психиатр Роберт Коулз: рабочие, с которыми ему довелось беседовать, жаловались главным образом на ощущение бессмысленности жизни. Значит, неспроста Джозеф Кац из Университета штата Нью-Йорк предрекает, что следующая генерация промышленных рабочих при выборе профессии будет руководствоваться не только уровнем заработной платы, но и стремлением к осмысленной жизни.
Спору нет, больной больше всего хочет выздороветь, а бедняк мечтает разбогатеть. «Ес-ли бы я был богат. . . » — поёт Тевье-молочник в мюзикле «Скрипач на крыше». Но бесспорно и то, что здоровье и деньги нужны им лишь для того, чтобы вести такую жизнь, которая представляется им осмысленной, и выполнить своё предназначение!
Как известно, потребности, по мнению Маслоу, делятся на высшие и низшие, причём высшие потребности могут быть удовлетворены лишь при условии удовлетворения низших потребностей. И хотя одной из высших потребностей Маслоу считает стремление к смыслу, которое он даже называет «основополагающей мотивацией человека», всё равно выходит, что человек задумывается о смысле жизни лишь тогда, когда ему живётся хорошо, в общем, старается «сначала для брюха, потом уж для духа». Между тем, всем — и прежде всего, нам, психиатрам, — известно по собственному опыту, что потребность в обретении смысла жизни настоятельно заявляет о себе именно в те моменты, когда жизнь человека становится невыносимой. Это могут подтвердить смертельно больные пациенты, а также бывшие узники концентрационных лагерей и лагерей для военнопленных!
В то же время, это не означает, что о смысле жизни задумывается лишь тот, кого лишают возможности удовлетворять свои низшие потребности. Нет, человек задумывается об этом и при наличии возможностей для удовлетворения своих низших потребностей, например, при наличии тех возможностей, какие предоставляет ему «общество изобилия». И тут нет никакого противоречия. Напротив, данный факт лишь подтверждает нашу теорию, согласно которой стремление к смыслу представляет собой самодостаточную мотивацию и не является ни выражением, ни порождением других потребностей; эмпирически это уже доказали Крамбо и Махолик, а также Кратохвил и Планова.
Первостепенное значение для постижения сущности человека имеет психический феномен, который я называю самотрансцендентностью человеческого бытия. Речь идёт о том, что человек в жизни всегда стремится выйти за пределы своей личности, тянется к чему-то большему, будь то предназначение, которое ему нужно исполнить, или любовь к другому человеку. Человек раскрывается в служении своему делу или в любви. Чем сильнее он отдаётся своему делу или любви к ближнему, тем больше в нём человечности, тем ближе он к самому себе. По сути, человек может обрести себя только благодаря самозабвению, самоотречению. Разве здоровый глаз видит сам себя? Нет, такое бывает лишь при глазных болезнях. Например, при катаракте у человека появляется перед глазами пелена, вызванная помутнением хрусталика, а при глаукоме он видит радужный ореол вокруг источника света. Чем явственнее такие зрительные ощущения, тем хуже человек видит окружающий мир.
Стоит упомянуть и об одном из девяноста интересных фактов, которые установила Элизабет Лукас в ходе эмпирического исследования. По объективной оценке, среди посетителей венского Пратера, знаменитого пар-ка отдыха и развлечений, встречается гораздо больше людей разочарованных в жизни, чем в среди жителей Вены в целом. Что касается среднестатистического показателя разочарования в жизни, то в Вене он почти не отличается от соответствующих показателей, которые приводят в своих работах американские и японские исследователи. Иными словами, люди, падкие на развлечения и удовольствия, когда-то потерпели крах в своём стремлении к смыслу или, по выражению Маслоу, не смогли удовлетворить свои «основополагающие» запросы.
Всё это напоминает мне один американский анекдот. Домашний врач встречает на улице своего подопечного, осведомляется у него о самочувствии и сразу замечает, что тот стал туговат на ухо. «Алкоголем, наверное, злоупотребляете», — говорит ему врач укоризненными тоном. Через пару месяцев они снова сталкиваются на улице. Врач опять осведомляется о самочувствии подопечного, только на этот раз старается говорить громче. «Ой, не надо так кричать! — просит тот. — Я уже хорошо слышу». «Вы, никак, пить бросили, — говорит ему врач. — И правильно сделали. Так держать». Встречаются они ещё через пару месяцев. «Как здоровье?» — интересуется врач. «Что Вы сказали?» — переспрашивает подопечный. «Я говорю, как здоровье?» — повторяет врач. Наконец, пациент расслышал вопрос и говорит: «Ну, как здоровье — сами видите, я снова стал плохо слышать». «Небось, опять начали пить?» — спрашивает врач. А пациент и говорит ему в ответ: «Понимаете, сначала я пил и плохо слышал, потом я бросил пить и снова стал хорошо слышать, вот только то, что я услышал, оказалось гораздо хуже виски». В общем, этот человек несчастен, поскольку жизнь его лишена смысла, и он пытается обрести счастье иным способом: вообще отказывается от осмысленной жизни, подменяя смысл жизни алкоголем. Человек ведь, как правило, не ставит перед собой цель достичь счастья; скорее, ощущение счастья представляет собой побочный эффект от достижения намеченной цели. Правда, «эффект» счастья можно вызвать искусственным путём, например, с помощью алкоголя. Б.А. Маки, директор Реабилитационного центра для алкоголиков при ВМФ США, утверждает: «Общаясь с алкоголиками, зачастую замечаешь, что жизнь для них потеряла всякий смысл». Одна моя аспирантка из Международного Университета США в Сан-Диего провела ряд исследований и обобщила в своей диссертации полученные данные, согласно которым 90% обследованных ею людей, страдавших алкоголизмом в тяжёлой хронической форме, явно испытывали ощущение бессмысленности жизни. Поэтому неудивительно, что проведённая Крамбо групповая логотерапия алкоголиков с углублённым изучением причин разочарования в жизни оказалась более эффективной, чем традиционная терапия, которая применялась в контрольной группе.
Так же обстоит дело и с наркоманами. Если верить Стэнли Криппнеру, в основе наркомании всегда лежит ощущение бессмысленности жизни. Все опрошенные им наркоманы заявляли, что жизнь кажется им совершенно бессмысленной. На основе результатов сравнительного исследования группы наркоманов и контрольной группы, которую составляли лица, не страдающие от наркотической зависимости, Шин и Фехтман, а также моя аспирантка Бетти Лу Пэдлфорд доказали, что среди наркоманов в два раза чаще встречаются люди, разочарованные в жизни. И опять же неудивительно, что в Калифорнийском наркологическом реабилитационном центре, которым руководит Фрейзер, практикующий логотерапию, от наркомании излечивается 40% пациентов, тогда как среднестатистический показатель излечения в таких учреждениях составляет всего 10%.
Стоит упомянуть и о том, что, согласно результатам исследования Блэка и Грегсона из Новой Зеландии, показатель разочарования в жизни среди уголовных преступников гораздо выше среднестатистического уровня. Вот почему в Калифорнийском реабилитационном центре для несовершеннолетних преступников, где под руководством Барбера применяются методы логотерапии, отмечено снижение показателя рецидивов преступления с 40% до 17%.
Если же решиться на более широкое обобщение и рассуждать в планетарном масштабе, то нельзя не задаться вопросом: может быть, пришла пора сменить ориентиры и на поприще исследования проблем сохранения и обеспечения мира на земле? Фактически уже многие годы всё внимание приковано к проблеме «врождённой агрессивности», которую трактуют либо в духе Зигмунда Фрейда, либо в духе Конрада Лоренца. А ведь при такой постановке вопроса невозможно перевести изучение проблемы мира с зоологического на человеческий уровень. При изучении этой проблемы на антропологическом уровне, — а только на этом уровне и можно обнаружить такой феномен, как стремление к смыслу, — мы, скорее всего, убедились бы в том, что у людей, в отличие от животных, важными факторами, если не прямыми причинами агрессивности, являются именно неутолённое стремление к смыслу, разочарование в жизни и всепроникающее чувство бессмысленности.
Ни в психологической фрейдистской теории агрессии, ни в биологической теории Конрада Лоренца, основанной на исследованиях в области сравнительной этологии, не учитывается такое неотъемлемое свойство человеческой психики и эмоциональной жизни, как интенциональность. Дело в том, что людям просто не свойственна агрессия в чистом виде, та агрессия, которая накапливается и затем начинает рваться наружу, вынуждая свою «беспомощную жертву» искать объект для «отреагирования», вымещения злости. Даже если агрессия в полной мере обусловлена биологическими и психологическими факторами, в человеческой душе она всё равно преобразуется, или, как сказал бы Гегель, «перерастает» в нечто иное. В душе у человека агрессия превращается в ненависть! А ненависть, в отличие от агрессии, — это целенаправленное интенциональное побуждение, поскольку человек ненавидит что-то или кого-то.
Ненависть и любовь свойственны только человеку, поскольку они представляют собой интенциональные побуждения. Человек любит и ненавидит по каким-то соображениям, а не просто под влиянием неких психологических или биологических факторов, которые «подспудно» и «подсознательно» вызывают агрессивные или сексуальные импульсы. О таких биологических факторах мы можем судить по опытам В.Р. Гесса, который вызывал у кошек приступы немотивированной агрессии, раздражая электрическим током подкорковые центры их головного мозга.
Разве можно сказать, что борцы антинацистского сопротивления просто давали выход своим агрессивным импульсам, объектом которых в силу обстоятельств или по воле случая оказался Адольф Гитлер? По существу, активисты сопротивления боролись даже не с самим Гитлером, а с нацистским режимом, со всей системой национал-социализма. Они выступали не против определённого человека, а против конкретной идеи. И по большому счёту, только благодаря такой «идейности», только благодаря тому, что мы не только живём какой-то идеей, но и готовы умереть за неё, мы и становимся настоящими людьми.
До тех пор, пока исследователи проблемы сохранения мира не перейдут от анализа зоологического феномена «агрессии» к анализу человеческого феномена «ненависти», все их труды будут напрасными. Человек не избавится от ненависти, пока ему не перестанут внушать, что всей его жизнью управляют психологические механизмы, а сам он заложник влечений. Предаваться такому фатализму значит игнорировать тот факт, что человек ведёт себя агрессивно не из-за бессознательных механизмов и влечений, а из-за ненависти, которую он сам испытывает, и потому агрессию нельзя оправдать, нельзя снимать с человека ответственность за его поступки.
Нас пытаются убедить в том, что агрессию можно нейтрализовать, направив её в другое русло, или сублимировать. Однако специалисты по этологии из числа учеников Конрада Лоренца доказали, что так называемые безобидные способы вымещения агрессии, — например, просмотр определённого рода телевизионных фильмов, — в действительности лишь провоцируют агрессию и закрепляют агрессивный рефлекс.
Более того, социолог Каролин Вуд Шериф опровергла даже расхожее мнение о том, что спортивные состязания заменяют настоящие войны с кровопролитием. Судя по её наблюдениям за тремя группами подростков, отдыхавших в закрытом летнем лагере, спортивные состязания не снимают, а, наоборот, стимулируют агрессию. И что самое любопытное — за всё время пребывания в летнем лагере эти подростки лишь один раз перестали вести себя агрессивно, и случилось это в тот момент, когда им пришлось сообща толкать увязший в грязи грузовик, на котором доставляли продовольствие в лагерь. В пылу этой трудной, но нужной работы они буквально позабыли о своей вражде.
Такой подход к решению проблемы сохранения мира представляется мне куда более конструктивным, чем бесконечное муссирование темы «врождённой агрессивности», разговоры о которой только убеждают людей в том, что насилие и войны неизбежны.
Я уже затрагивал эту тему в одной своей работе, в которой я привёл цитату из книги всемирно известного психолога Роберта Джея Лифтона «История и выживание человечества»: «Люди готовы убивать себе подобных, когда жизнь кажется им бессмысленной». И действительно, эскалация агрессии происходит прежде всего там, где царит экзистенциальный вакуум.
Всё, что я говорил о преступности, можно с полным правом отнести и к сексуальным расстройствам. Сексуальное либидо нагнетается только в условиях экзистенциального вакуума. Именно такое гипертрофированное либидо является причиной сексуальных расстройств на нервной почве. Дело в том, что сексуальные контакты не дают «эффекта» счастья, если человек стремится только к сексуальному удовлетворению. За несколько десятков лет врачебной практики я убедился в том, что нарушения потенции и аноргазмия в большинстве случаев обусловлены именно этим фактором. Степень рис-ка развития сексуальных расстройств прямо пропорциональна степени сосредоточенности человека на своих сексуальных ощущениях. Чем меньше внимания человек уделяет своему партнёру и чем больше он сосредоточен на самом половом акте, тем ниже вероятность полноценного полового акта. Это видно на примере тех пациентов-мужчин, которые изо всех сил стараются продемонстрировать партнёрше свою мужскую силу, а также на примере тех пациенток, которые хотят доказать себе, что они способны в полной мере испытать оргазм и не страдают фригидностью. Как мы видим, человек и в этом случае пытается вызвать у себя те ощущения, которые в нормальных условиях являются лишь побочным эффектом других переживаний и могут быть полноценными только в таком качестве.
Риск развития сексуальных расстройств возрастает потому, что люди пытаются заполнить экзистенциальный вакуум сексуальными переживаниями. Ведь мы живём во времена избыточной сексуальности, а переизбыток всегда, — как это бывает и при инфляции на денежном рынке, — сопровождается девальвацией. Девальвация сексуальности напрямую связана с дегуманизацией сексуальных переживаний. Дело в том, что человеческая сексуальность — это не просто половая жизнь, а нечто большее постольку, поскольку сексуальность служит для человека ещё и средством общения с другими людьми, и как бы иные не пытались исказить факты, которые противоречат их теориям, такие межличностные отношения нельзя объяснить «переориентацией полового влечения» или «сексуальной сублимацией». Эйбл-Эйбельсфельд сумел доказать, что даже у животных половое поведение служит не только для размножения. Судя по повадкам гамадрилов, половое поведение у животных выполняет в том числе социальную функцию, хоть и не является средством общения в человеческом смысле. Да и вообще, «половое поведение у позвоночных животных нередко служит для поддержания общности в стае».
Именно тот, кто вступает в половую связь исключительно ради удовлетворения и удовольствия, в первую очередь выиграет от того, что его сексуальные контакты перерастут в человеческие отношения, поднимутся на человеческий уровень. Кроме того, человеческая сексуальность является формой выражения, своего рода «инкарнацией» или во-площением любви и влюблённости. Только при этом условии сексуальные отношения могут принести счастье. Об этом свидетельствуют результаты опроса, недавно проведённого американским журналом «Psychology Today». Двадцать тысяч респондентов заявили, что самым сильным афродизиаком и стимулятором оргазма являются «романтические чувства», а под этим подразумевается если и не любовь, то хотя бы влюблённость.
Для профилактики невротических сексуальных расстройств необходимо не только принимать в расчёт индивидуальность партнёра, но и сохранять свою индивидуальность. В процессе здорового сексуального развития и полового созревания сексуальность становится составной частью личности человека. Очевидно, что обособление сексуальных чувств всегда нарушает целостность личности и способствует развитию невроза. Когда человек обособляет свои сексуальные чувства, то есть вырывает их из контекста межличностных отношений, он вступает на путь деградации.
Воротилы индустрии сексуальных развлечений чуют, что на этой деградации можно неплохо нажиться. Вот и начинаются все эти пляски вокруг золотого тельца. Что препятствует профилактике невротических сексуальных расстройств, так это прежде всего потребительское отношение к сексуальности, которое вырабатывается у людей под влиянием индустрии полового просвещения. Мы, психиатры, знаем по опыту общения с пациентами, что многие люди, попавшие под влияние индустрии полового просвещения, манипулирующей общественным мнением, искренне убеждены в том, что они просто обязаны интересоваться сексом как таковым, сексом совершенно обезличенным и лишённым человеческой индивидуальности. Знаем мы и то, что именно такое пристрастие к сексу чревато ослаблением потенции и аноргазмией. А тот, кто ищет спасения в совершенствовании своего «сексуального мастерства», лишь рискует окончательно утратить стихийность, непосредственность, естественность и непринуждённость, без которых, немыслима здоровая половая жизнь и которых так не хватает как раз невротикам. Сказанное не означает, что я ратую за сохранение сексуальных табу и выступаю против сексуального раскрепощения. Просто за разговорами о сексуальном раскрепощении очень часто скрывается желание нажиться за счёт так называемого полового просвещения. На самом деле, это просвещение лишь даёт пищу для фантазий сексуальным психопатам и вуайеристам. Само по себе просвещение — дело полезное. Вот только спрашивается: кто пользуется плодами такого просвещения? Публику уже давно пора просветить и на этот счёт. Недавно владелец одного кинотеатра, в котором демонстрируются главным образом так называемые «просветительские» фильмы, заявил в интервью, что в его кинотеатр ходят «просвещаться», за редким исключением, лишь зрители в возрасте от пятидесяти до восьмидесяти лет. Мы все против ханжеского отношения к сексу; но нельзя мириться и с ханжеством тех, кто говорит «раскрепощение», а подразумевает «деньги».
Но вернёмся к разговору об экзистенциальном вакууме, об ощущении бессмысленности жизни. В одном из своих писем Фрейд высказал такую мысль: «Как только человек начинает задумываться о смысле жизни и о своём предназначении, он, считай, уже болен, ведь ни то ни другое не является объективной реальностью; всё это лишь свидетельствует о том, что у человека скопилось много неизбытого либидо». Лично я не могу с этим согласиться. Я считаю, что не только способность задумываться о смысле жизни, но и способность сомневаться в том, что жизнь имеет какой-то смысл, является отличительной особенностью человека. Например, молодые люди, желая продемонстрировать свою зрелость, выражают сомнение в том, что жизнь имеет смысл. Такова уж привилегия молодости, и молодёжь вовсю этим пользуется.
Эйнштейн как-то сказал, что человек, который не видит смысла в своей жизни, не только несчастлив, но и, наверняка, нежизнеспособен. И действительно, стремление к смыслу в какой-то мере равносильно тому, что американские психологи называют «фактором выживания». Один из важнейших уроков, которые я усвоил в Освенциме и Дахау, заключается в том, что в нечеловеческих условиях способен выжить лишь тот, кто устремлён в будущее, кто верит в своё призвание и мечтает выполнить своё предназначение. Американские психиатры убедились в этом при работе с бывшими заключёнными японских, северо-вьетнамских и северокорейских лагерей для военнопленных. Разве то, что влияет на жизнь отдельного человека, не оказывает такое же влияние на жизнь всего человечества? И коль скоро мы затронули тему сохранения мира на земле, нам стоит задаться вопросом: может быть, и человечеству удастся выжить лишь в том случае, если мы все объединим усилия в стремлении к общечеловеческому смыслу?
Разумеется, это вопрос не только для нас, психиатров. Нам самим не под силу ответить на него, но мы, по крайней мере, можем его поставить. А решать этот вопрос необходимо на человеческом уровне, поскольку, как уже отмечалось, только на этом уровне можно обнаружить стремление к смыслу и разочарование в жизни. Всё, что мы говорили о неврозах и индивидуальной психотерапии, в полной мере относится и к болезни нашей эпохи. Возобладавшую ныне тенденцию деперсонализации и дегуманизации можно переломить лишь с помощью новой гуманистической психотерапии.
В самом начале я сказал, что каждая эпоха порождает особый невроз, а вместе с ним и потребность в особом методе психотерапии. Как мы видим, для того чтобы распознать симптомы болезни нашей эпохи, нам требуется новая гуманистическая психотерапия, которая отвечает запросам времени.
Что же касается ощущения бессмысленности жизни, то тут возникает вопрос: как мы поможем нашим современникам, разочарованным в жизни, вновь обрести утраченный смысл? Современному человеку так настойчиво внушают редукционистские идеи, что можно радоваться уже одному тому, что жизнь для него ещё не окончательно лишилась смысла. Можно ли придать жизни смысл?
Можно ли возродить утраченные традиции и оживить забытые инстинкты? А может быть, стоит согласиться с Новалисом, который утверждал, что к былой душевной простоте возврата нет, ибо лестница, по которой мы взошли наверх, уже упала?
Стремление придать жизни смысл может выродиться в морализаторство, и тогда мораль в традиционном смысле слова вообще исчезнет, потому что рано или поздно мы начнём подменять моральные категории онтологическими: мы перестанем называть «добром» праведные поступки, а «злом» — неправедные; добром мы будем считать всё, что способствует выполнению своего предназначения в жизни, а злом — всё то, что этому препятствует.
Нельзя придать смысл жизни, смысл нужно найти. Процесс выявления смысла сродни восприятию целостного образа, «гештальта». Ещё основоположники гештальттерапии Левин и Вертгеймер вели речь о том, что каждая ситуация в жизни представляет собой задачу, требующую решения. Более того, Вертгеймер считал, что требования, с которыми сталкивается человек в каждой ситуации, носят объективный характер. Об этом же рассуждал и Адорно: «Понятие смысла существует объективно, а вовсе не в идее».
На мой взгляд, различие между выявлением смысла и восприятием «гештальта» заключается в следующем: мы не просто вычленяем какой-то целостный образ из «общего фона», мы получаем возможность обнаружить в реальности какой-то скрытый смысловой потенциал. Всякий раз это происходит по-разному, и каждая такая возможность даётся нам лишь на миг, но если мы хотя бы один раз реализуем этот смысловой потенциал, то обретём смысл навсегда.
Смысл нужно найти, но нельзя выдумать. Выдумать можно лишь субъективный, то есть совершенно иллюзорный смысл, или вздор. Вот почему человек, отчаявшийся найти смысл в жизни, ищет спасения от ощущения бессмысленности либо в иллюзии смысла, либо в абсурде. Если абсурд предстаёт на сцене — на сцене театра абсурда! — то иллюзия смысла возникает под действием одурманивающих веществ, прежде всего ЛСД. Люди, которые одурманивают себя ради иллюзорного ощущения постижения смысла, рискуют упустить из виду истинный смысл и подлинные задачи, которые ставит перед ними жизнь. Эти люди напоминают мне тех подопытных животных, которым калифорнийские учёные вживили электроды в гипоталамус. Всякий раз, когда электрическая цепь замыкалась, животные испытыва-ли половое удовлетворение или ощущение сытости. В конце концов, они сами научились замыкать электрическую цепь и перестали реагировать на реального полового партнёра и настоящую пищу.
Смысл не только нужно, но и можно найти. В поисках смысла человек руководствуется совестью. В общем, совесть можно назвать органом чувств, который отвечает за восприятие смысла. Совесть — это способность улавливать тот единственный и уникальный смысл, который таится в каждой ситуации.
Совесть — это свойство, присущее только человеку. И будучи сугубо человеческим свойством, совесть, как и всё в жизни человека, несёт на себе печать бренности. Кроме того, совесть может направить человека по неверному пути. Более того, до последнего вздоха, до последней минуты своей жизни человек не ведает, выполнил ли он своё предназначение в жизни или ему просто мнилось, что он выполняет своё предназначение. Этого нам знать не дано. Петер Вуст научил нас тому, что «неведение и риск» неразрывно связаны между собой. И пусть бесполезно вопрошать совесть в надежде узнать, удалось ли нам постигнуть смысл жизни, «неведение» всё равно не избавляет нас от необходимости идти на «риск» — следовать голосу совести или хотя бы прислушиваться к нему.
«Неведение» предполагает не только «риск», но и смирение. Коль скоро даже на смертном одре нам не дано узнать, по какому пути — верному или ложному — направляла нас всю жизнь совесть, значит, остаётся лишь смириться с тем, что прав может быть кто-то другой. Я не хочу сказать, что на свете нет правды. Правда всегда одна: но никто не может быть уверен в том, что именно он знает правду. Так что смирение является залогом терпимости, причём терпимость — это не равнодушие, ведь уважать инакомыслящего не значит разделять его убеждения.
В наше время ощущение бессмысленности жизни проникает повсюду. А в такие времена задача образования должна заключаться не только в том, чтобы дать знания, но и в том, чтобы воспитать совестливого человека, способного в любой ситуации уловить суть требований, которые предъявляет ему жизнь. В наше время, когда многие, кажется, уже позабыли о десяти заповедях, нужно воспитывать человека так, чтобы он был способен уразуметь десять тысяч заповедей, зашифрованных в десяти тысячах житейских ситуаций. Тогда собственная жизнь будет казаться человеку осмысленной, и у него выработается иммунитет против конформизма и тоталитаризма, этих двух порождений экзистенциального вакуума, поскольку лишь человек с беспокойной совестью способен противостоять и конформизму, и тоталитаризму.
Ясно одно: сейчас как никогда важно заниматься воспитанием чувства ответственности, ведь быть ответственным — это значит быть разборчивым, щепетильным. Нас окружает «общество изобилия», средства массовой информации манят нас всевозможными соблазнами, и к тому же мы живём во времена контрацепции. Чтобы не поддаться всем этим соблазнам и не погрязнуть в разврате, нужно научиться отличать главное от второстепенного, осмысленное от бессмысленного. Нужно разбираться — за что стоит и за что не стоит брать на себя ответственность.
Смысл раскрывается только в конкретной ситуации. Смысл всегда напрямую связан с «требованием момента», и предъявляется это требование конкретному человеку. А каждый человек уникален, как и каждая конкретная ситуация.
Каждый день, каждый час жизни имеет особый смысл, причём для каждого человека — свой. Смысл может раскрыться всем, но каждому — свой.
Следовательно, смысл жизни варьируется в зависимости от ситуации и человека. И вместе с тем всё вокруг наполнено смыслом. Любая ситуация даёт нам возможность найти смысл жизни, и перед любым человеком жизнь ставит важные задачи. Каждая возможность для реализации смыслового потенциала даётся нам лишь один раз в жизни, а каждый человек, которому предоставляется такая возможность, уникален. Судя по работам таких логотерапевтов, как Кашиани, Крамбо, Дансерт, Дарлак, Кратохвил, Лукас, Мейсон, Мейер, Мёрфи, Планова, Попельский, Ричмонд, Рух, Сэлли, Смит, Ярнел и Янг, найти смысл жизни может любой человек вне зависимости от половой принадлежности, уровня интеллекта и образованности, вероисповедания, отношения к религии, характера и образа жизни.
Ни один психиатр, ни один психотерапевт, будь он даже логотерапевтом, не может объяснить пациенту, в чём заключается смысл жизни, но что психиатр способен сделать, так это убедить пациента в том, что жизнь имеет смысл, более того, она имеет смысл всегда, в любых условиях и при любых обстоятельствах, ибо даже в страданиях есть смысл. Достаточно провести феноменологический анализ непосредственных, подлинных переживаний самого простого, среднего человека, как говорится, «человека с улицы» и переложить его высказывания на язык науки, чтобы убедиться в том, что любой человек не только стремится найти смысл жизни в силу своей внутренней потребности, но и находит смысл, причём находит его тремя путями. Прежде всего человек видит смысл жизни в работе и творчестве. Кроме того, он находит смысл жизни в отношениях с другими людьми, в любви. И даже в самой безнадёжной ситуации, в ощущении своей беспомощности перед лицом обстоятельств человек может найти смысл. Всё дело в том, как он относится к неотвратимым и неизбежным превратностям судьбы. Только так он может проявить свою истинно человеческую способность — способность черпать силу в страданиях. Приведу ещё одну цитату из письма американского студента медика, о котором я упоминал в начале: «Мой лучший друг недавно ушёл из жизни потому, что не видел в ней никакого смысла. Теперь я понимаю, что, будь он ещё жив, я смог бы его поддержать с помощью логотерапии. Но его уже нет в живых. Потому-то я и испытываю потребность помочь всем тем, кто попал в беду. Думаю, ничто другое не могло бы меня так расшевелить. И хотя я скорблю о своём друге, хотя я чувствую, что в его гибели есть и моя вина, сама его жизнь, как и его смерть, наполнена для меня глубоким смыслом. Если я когда-нибудь смогу стать настоящим врачом, смогу соответствовать своему призванию, значит, он умер не зря. Больше всего на свете я хочу одного. Я хочу сделать так, чтобы подобная трагедия больше не повторилась — ни с кем».
В жизни не бывает совершенно бессмысленных ситуаций. И даже в таких негативных аспектах человеческой жизни, как страдания, чувство вины и смерть, которые составляют своеобразную трагическую триаду, можно усмотреть нечто позитивное, нечто жизнеутверждающее, если выбрать правильный ракурс.
Почему же тогда возникает экзистенциальный вакуум? Откуда он может взяться в «обществе изобилия», где созданы все условия для удовлетворения тех потребностей, которые Маслоу называет основными? Экзистенциальный вакуум возникает как раз из-за того, что в таком обществе созданы условия лишь для удовлетворения потребностей, но не для стремления к смыслу. Вот что пишет мне один американский студент: «Мне двадцать два года. У меня есть учёная степень, шикарная машина и деньги. Возможностей для занятий сексом и самоутверждения у меня хоть отбавляй. Вот только я не могу понять, какой во всём этом смысл».
В «обществе изобилия» у людей вдоволь свободного времени, которое они могли бы использовать для того, чтобы вести осмысленную жизнь, но на деле избыток свободного времени лишь явственнее оттеняет экзистенциальный вакуум, как это видно на примере известных психиатрам «неврозов выходного дня». Между тем «неврозы выходного дня» встречаются всё чаще. Если в 1952 году, по данным Алленсбахского института изучения общественного мнения, лишь 26% респондентов жаловались на скуку в выходные дни, то сейчас этот показатель возрос до 37%. Вот почему Джерри Мэндел утверждает: «Техника избавила нас от необходимости тратить все силы на борьбу за существование. Мы создали общество всеобщего благоденствия, в котором человеку не нужно прилагать усилия для того, чтобы выжить. И если когда-нибудь 15% трудоспособного населения США действительно смогут обеспечить страну всем необходимым, мы столкнёмся с двумя проблемами: кто именно будет работать на всю страну и как распорядятся все остальные своим свободным временем? Не потеряет ли их жизнь всякий смысл? Пожалуй, лет через сто логотерапия найдёт в Америке ещё более широкое применение».
К сожалению, пока что вырисовывается иная картина. Безработные, действительно, нередко страдают от избытка свободного времени. Ещё в 1933 году я описал типичный «невроз на почве безработицы». Жизнь без работы казалась моим тогдашним пациентам бессмысленной. Они считали себя никчёмными людьми. Но больше всего их угнетало не само отсутствие работы, а ощущение бессмысленности жизни. В конце концов, не пособием единым жив человек.
Но сейчас уже не тридцатые годы, и нынешний промышленный кризис обусловлен кризисом энергетическим. Мы с ужасом видим, что запасы энергии на Земле иссякают. Надеюсь, меня не упрекнут в легкомысленности, если я скажу, что энергетический кризис и связанное с ним сокращение производства дают нам уникальный шанс выразить своё подавленное стремление к смыслу и, наконец, осмыслить нашу жизнь. В «обществе изобилия» большинству людей есть на что жить, но многие из них не знают, ради чего они живут. Возможно, теперь люди сменят ориентиры, и их будут интересовать в первую очередь не средства для жизни, а цель и смысл жизни. А источники смысла, в отличие от источников энергии, неисчерпаемы, поскольку всё вокруг насыщено смыслом.
Спрашивается, почему мы можем с полным правом утверждать, что жизнь всегда и для всех имеет смысл? Мы так утверждаем потому, что человек способен черпать силы даже в безысходности. Вот почему даже страдания дают нам шанс постигнуть смысл жизни. Разумеется, речь идёт лишь о неизбежных, неискоренимых страданиях, с которыми невозможно покончить. Как врач, я имею в виду прежде всего неизлечимые болезни, связанные, например, с развитием злокачественных опухолей, не поддающихся оперативному лечению.
Раскрывая смысл жизни, человек раскрывается сам. Раскрывая смысл жизни в страданиях, мы пестуем в себе лучшие человеческие качества, становимся мудрее, выше — выше себя. Именно в такие моменты, когда мы не в силах изменить обстоятельства, мы чувствуем, что нам самим необходимо измениться. Точнее всего это ощущение передал Иегуда Бэкон, который ещё ребёнком попал в Освенцим. После освобождения его преследовали навязчивые идеи: «Когда на похоронах я видел покойника в пышном гробу и слышал траурную музыку, меня пробирал смех, мне казалось, что нелепо так возиться с однимединственным трупом. На концерте или в театре я всё время прикидывал, сколько потребовалось бы времени, чтобы отравить газом всех зрителей в зале, и сколько потом можно было бы собрать одежды, золотых коронок и волос». Какой же смысл имели для него годы, проведённые в Освенциме? Иегуда Бэкон так отвечает на этот вопрос: «В детстве я думал, что расскажу всем о том, что мне довелось пережить в Освенциме, и тогда мир изменится. Но мир не изменился, а об Освенциме никто и знать ничего не хотел. Прошло много времени, прежде чем я понял, в чём заключается истинный смысл страданий. Страдания имеют смысл, если благодаря им меняешься ты сам».
Отрывок из книги: Страдания от бессмысленности (бессмысленной) жизни
Автор: Виктор ФРАНКЛ
Все о смысле жизни — www.Krasnov.tv