В данном разделе мы намерены показать на примере ряда выбранных случаев психологическую структуру невроза тревожности. Наши примеры покажут, в какой степени данный невроз также коренится в слоях, фактически не психических.

Первый из этих примеров — случай молодого человека, страдавшего постоянным страхом умереть от ракового заболевания. Тем не менее удалось получить некоторый благоприятный эффект с помощью экзистенциального анализа. В ходе экзистенциального анализа этого случая обнаружилось, что постоянная озабоченность пациента его будущей смертью являлась следствием и выражением полного отсутствия интереса к его настоящему способу жизни. Ибо он забыл свои обязательства и не осознавал ответственности в отношении жизни! Его страх смерти был в конечном счете обусловлен укорами совести, тем страхом смерти, который должен иметь человек, когда он пренебрегает тем, что ему предлагает жизнь. Его существование должно было с необходимостью казаться бессмысленным ему самому.

Безразличие, которое наш пациент демонстрировал в отношении его собственных, наиболее личных возможностей, сопровождалось невротическим коррелятом, его живым и исключительным интересом к смерти. Этим страхом ракового заболевания он сам наказывал себя за свою «метафизическую фривольность»

(Шелер).

Основой такой невротической тревоги, следовательно, является экзистенциальная тревога, которая, так сказать, специфицируется в фобическом симптоме. Экзистенциальная тревога конденсируется в ипохондрический страх, оригинальный страх смерти (больная совесть) концентрируется на конкретном фатальном заболевании. При ипохондрической тревоге, следовательно, мы имеем конденсацию или производное экзистенциальной тревоги, фиксированной на отдельном органе. Страх смерти, возникающий по причине больной совести личности в отношении к жизни, изгоняется из сознания, и страх центрируется на отдельном органе тела. Фактически любое чувство неполноценности, относящееся к отдельному органу, вероятно, является спецификацией первичного чувства нереализованных ценностных возможностей индивида. Если это так, то концентрация этого чувства на отдельном органе или отдельной функции является вторичным феноменом.

Конденсация экзистенциальной тревоги, которая становится страхом смерти, являясь одновременно страхом жизни в целом, постоянно встречается при невротических расстройствах. Первичная общая тревога, по-видимому, отыскивает некоторое конкретное содержание, некоторый объективный репрезентант «смерти» или «жизни», репрезентант «пограничной ситуации» (Ясперс), символическую репрезентацию (Э. Штраус). В случае агорафобии, например, эта символическая функция принимается «улицами», а в случае страха сцены — «сценой». Часто сами слова, которыми пациенты описывают свои симптомы и жалобы, — это слова, которые они, видимо, употребляют только в фигуральном смысле, — могут навести нас на след реальных, экзистенциальных причин невроза. Например, пациентка, страдавшая страхом открытого пространства, описывала свою тревогу так: «Чувство, подобное подвешенности в воздухе». Это было действительно удачное описание ее целостной духовной ситуации. Фактически, весь ее невроз был в конечном счете психическим выражением этого ее духовного состояния. Пароксизм тревоги и головокружение, которые атаковали нашу пациентку, когда она выходила на улицу, был, так сказать, «вестибулярным» выражением ее экзистенциальной ситуации. В сходных выражениях актриса, страдавшая страхом сцены, описывала ощущения, которые она испытывала во время приступа тревоги: «Все — огромное, все преследует меня — я испытываю ужас от того, что жизнь проходит».

Поскольку невротическая тревога является не только прямым психическим выражением общей тревоги по отношению к жизни, но в индивидуальных случаях также и средством для достижения цели. Это средство как таковое только вторично. Иногда, но не всегда, оно служит тому, чтобы тиранить членов семьи или используется для оправдания себя перед другими или перед своим «я» — как это продемонстрировала индивидуальная психология на бесчисленных примерах. Предшествуя и сопутствуя этому непрямому использованию невротической тревоги как средства, как прежде, так и одновременно со вторичным качеством тревоги как «аранжировки», тревога всегда имеет первичное значение как выражение.

Другая пациентка описывала свои агорафобические переживания, совершенно 6eз всякого принуждения, в следующих словах: «Точно так, как я часто вижу пустоту в моей душе, я вижу эту пустоту в пространстве. Я совершенно не знаю, где я и куда я хочу идти».

Фрейд справедливо говорит о «невротическом выигрыше» как о «вторичной» мотивировке болезни. Но даже в тех случаях, когда эта вторичная мотивировка действительно имеет место, не было бы оправданным прямо ставить пациента перед этим фактом. Ничего хорошего не получится, если «бросить ему в лицо», что он только использует свои симптомы в надежде привязать к себе жену или подчинить сестру и т. д. Иначе мы впадем в определенного рода шантаж по отношению к пациенту. Мы продолжаем доказывать пациенту, что его симптом — это только оружие, которое он использует, чтобы терроризировать членов его семьи, до тех пор пока он не соберет все свои силы и каким-то образом не победит свой симптом — только ради того, чтобы избежать морального осуждения, избавиться от нашего критицизма. Этот род психотерапевтического лечения, хотя и может быть успешным, по сути дела несправедлив. Вместо того чтобы формировать лечение, принуждая пациента «пожертвовать» своим симптомом, представляется более разумным подождать, пока психологически релаксированный пациент сам придет к осознанию того, что он использовал свой симптом как средство реализации его воли к власти по отношению к его окружению или его семье. Спонтанность исповедей и инсайтов в свое «я» — вот что приносит подлинные терапевтические эффекты.

Поскольку экзистенциальный анализ случая невроза тревожности интерпретирует невроз как в конечном’ счете способ существования, род духовной установки, в качестве специфического метода лечения была использована логотерапия. Позвольте рассмотреть в качестве примера случай невроза тревожности, связанной с климаксом. Абстрагируясь от соматогенной субструктуры заболевания, его реальные корни следует искать в экзистенциальном уровне. Пациентка переживает эту критическую фазу своей жизни как экзистенциальный кризис; она испытывает ощущение угрозы, потому что чувствует духовный дефицит, подводя баланс своей жизни.

Эта пациентка была красивой женщиной, душой общества. Теперь она вступила в новый период жизни, в котором ее физическая красота утратила былое значение. Она должна была «оставаться на высоте», несмотря на ее исчезающую красоту. Эротически эта женщина приблизилась к финишу. Она оказалась без цели в жизни; жизнь ее стала бессодержательной; ее существование казалось ей лишенным смысла. «Я встаю утром, — говорила она, — и спрашиваю себя: что происходит сегодня? — Ничего сегодня не происходит…» Естественно, что она становилась тревожной. И поскольку в ее жизни отсутствовало содержание, так как у нее не было ресурсов для организации полноценной жизни, она вынуждена была инкорпорировать тревогу в структуру своей жизни. Для нее стало необходимым искать какое-то содержание, обрести смысл своей жизни и тем самым найти саму себя, свое «я», свои внутренние возможности. Эротические успехи и социальный статус выпали из игры; она могла стремиться лишь к моральному статусу. Было необходимо побудить эту пациентку отвернуться от ее тревоги и обратиться к ее задачам.

Эта позитивная цель экзистенциально-аналитической логотерапии может быть достигнута даже раньше, чем будет реализована негативная цель психотерапии в более узком смысле этого слова. Фактически, достижение позитивной цели может в некоторых обстоятельствах ослабить невротическую тревогу, после того как экзистенциальная основа тревоги будет устранена. Как только вновь раскрывается полнота смысла жизни, невротическая тревога (в той степени, в какой она является экзистенциальной тревогой) не имеет больше почвы, на которой она могла бы держаться. Тогда для нее нет больше пространства и, как спонтанно заметила наша пациентка, «нет времени».

Что здесь было необходимо сделать, так это привести конкретную личность в ее конкретной ситуации к пониманию уникальной задачи ее жизни. Ей нужно было стать тем, чем она собиралась стать; перед ней стоял образ той, кем она должна была быть, и до тех пор, пока она не стала ею, она не могла найти покоя. Климактерический кризис должен был быть трансформирован в духовное возрождение — такова была в данном случае задача логотерапии. Терапевт играл роль повитухи в сократовском смысле. Было бы явной ошибкой, как мы увидим, пытаться навязывать пациенту любую частную задачу. Напротив, экзистенциальный анализ ставит своей целью приведение пациента к независимой ответственности. И если это удается, пациент находит «свою» жизненную задачу, как было с пациенткой в описанном примере. Обратившись всем сердцем к новому содержанию ее жизни, посвящая себя вновь обретенному смыслу существования и переживанию осуществления ее собственной личности, она возродилась как новая личность — и в то же самое время все ее невротические симптомы исчезли. Все функциональные сердечные расстройства, от которых страдала пациентка — сердцебиение, чувство тяжести в области сердца — исчезли, даже при том, что их климактерическая основа осталась. Очевидно, эти невротические реакции сердца, эта тяжесть были в конечном счете выражением духовной тяжести. «Беспокойны наши сердца…» — говорит Августин. Сердце нашей пациентки оставалось беспокойным до тех пор, пока она не смогла успокоиться в сознании своей единственной и уникальной жизненной задачи, в сознании ответственности и обязательности ее выполнения.

Отрывок из книги: Доктор и душа

Автор: Виктор ФРАНКЛ

Все о смысле жизни — www.Krasnov.tv